Андрей Воркунов

Он ходит по дому, прозрачный и тихий, он плачет в углах, внебрачный ребенок невзрачной портнихи и двух старых прях.

Он ходит по дому, скрипит половицей, и, что-то шепча, ласкает безгласую бледную птицу. Недуга печать

на детском лице проступает прозрачно, а в диких глазах какая-то вера тупая маячит и ахает страх.

А в зале истерика, крики и буря в стакане воды, там мелко враждуют, там спорят и курят, и видно сквозь дым,

что треснули стены, что сыплется сверху на ветхий паркет лысеющих сводов обильная перхоть под тяжестью лет.

Стреляющий кашель и запах лекарства, и плесени нить, безудержной осени сонное царство цепями звенит,

безвременной смерти нависшие тенью уста — и голое, острое, словно колени Христа...

Пётр шёл на петинг, а Дмитрий — на митинг, был петин путь веселее, чем митин, был митин путь поскучнее, чем петин, разные песни по-разному петь им.

Увозил бы в лес бианок, беатричей самых разных, и катал бы их, гондолых, распевая кватроченту,

а чуть что — рессор джаменто — и к калекарю петрову, очень славно нам в деревне жить и делать баден-баден,

приезжайте к солнцедарью внучки, жучки, кошки-мышки, замечательные строки прочитаю вам, ей богу,

а едва зашторит вечер нашу тесную избушку, будем делать баден-баден, всё на свете расстегая.

От Николаева ушли родители, видать поссорились, потом полаялись, мамаша в розовом, папаша в кителе, — ушли родители от Николаева.

У Николаева ж вся жизнь в родителях, он их любил, небось, по-настоящему, мамашу в розовом, папашу в кителе. — Ну, предки, — ласково так скажет, — пращуры.

Чего б не жить им с ним — не жмот, не пьяница, да только, видимо, у них, родителей, одно желание — пойти полаяться, когда, особенно, папаша в кителе.

Мамаша ж в розовом такая вредная, на Николаева кричала, босая, совсем затюкали, заели бедного, а после, видишь ли, ушли, да бросили.

Я безучастным тут не буду зрителем, картина ясная и вывод правильный: от Николаева ушли родители, пойдёмте водку пить у Николаева.